– Китайский мудрец Конфуций говорил, что учиться и не размышлять – это занятие пустое, а размышлять и не учиться – занятие опасное. Здравствуйте! Мы сегодня собрались с мыслями по поводу того, какое образование нам нужно. Валерий Александрович Фадеев, советник президента РФ, и Константин Ильич Могилевский, замминистра образования и науки. Я рад вас приветствовать. Хорошее настроение, хорошая тема. Поскольку Министерство образования и науки, я хочу начать с одной цитаты про науку. Константин Леонтьев как–то говорил, что наука должна развиваться в духе глубокого презрения к своей практической пользе. Я хотел бы попросить вас прокомментировать эту фразу, поразмышлять, насколько с ней можно согласиться. Валерий Александрович?
– По этому поводу есть одно очень рациональное соображение в ответ на упреки, что фундаментальная наука съедает очень много денег. Соображение в том, что Максвелл с Фарадеем давно отбили все вложения. Это те люди, которые занимались электричеством и фактически обеспечили гигантский технологический прорыв своими фундаментальными исследованиями. Наука фундаментальная чаще всего дает огромную отдачу. Может, не через год–два, а через 50 лет, но отдача есть.
– Полностью согласен. Есть разные выражения на этот счет: что наука – это способ удовлетворить свое любопытство за государственный счет... Но, конечно, есть наука фундаментальная и есть прикладная. Грань между ними подвижна. Не было бы прикладной науки, не было бы новых технических решений без фундаментальных открытий. Но можно и ближе вспомнить пример. Наш знаменитый соотечественник, недавно ушедший из жизни, Жорес Иванович Алферов, нобелевский лауреат, совершил открытие, связанное с полупроводниками, и все современные гаджеты, телефоны, используют те открытия , которые сделал Жорес Иванович. Думал ли он тогда об этом? Конечно, нет. Речь шла о развитии фундаментальной науки.
– Для меня все–таки мысль Леонтьева... Я почему с нее начал? Мне кажется, она даже не про отличие фундаментальной и прикладной науки, а в каком–то смысле про смысл образования и ценность знания вообще. Мы тут недавно с огромным удовольствием начали реализовывать в «Сириусе» новую программу для детей. Когда мы ее писали, мы с коллегами посидели, и меня к стенке приперли практическими результатами. Я, отбиваясь, сказал, что знание – ценность само по себе, а человек – искатель истины. И на эту тему я хотел бы поговорить.
– По этому поводу есть...
– Еще одно!
– ...великолепное изречение выдающегося историка Арнольда Тойнби.
– Да.
– «Цель образования не меркантильная, а религиозная». В широком смысле слова религиозная. И только тогда образование работает по–настоящему. Оно как бы создает настоящего человека.
«Нужно строить фундамент будущего интегрального общества»
– Валерий Александрович, вдохновляясь в том числе мыслями Тойнби, вы недавно опубликовали, как сейчас принято говорить, программную статью об образовании в «Российской газете». Я хотел бы даже процитировать классика, с вашего позволения.
– Тойнби или меня?
– Вас, конечно. Ну, Тойнби мы все помним, тем более вы его уже процитировали. «Новой системе образования нужен дальновидный план. Сейчас: человек наслаждающийся, потребляющий, человек, которым манипулируют. Нужно: человек цельный, познающий, созидающий. А значит, свободный. Одни только»навыки и компетенции«здесь не вывезут. Нужно строить фундамент будущего интегрального общества». Не могли бы вы на эту тему сказать несколько слов? И вообще, почему вы решили эту статью написать, для чего и что вас больше всего волнует?
– Мир находится на огромном переломе, в первую очередь западная цивилизация. Она закончила 600–летний цикл своего развития. Это не я придумал, это еще Шпенглер... На самом деле, лучше всех это наш соотечественник, российско–американский социолог Питирим Сорокин... Этим идеям много лет. То, о чем писал Питирим Сорокин в середине прошлого века, сбывается – буквально. А что будет дальше? Я–то уверен, что это наше будущее в огромной степени зависит от того, какими будут наши дети, наши внуки, от образования. Они будут меркантильны? Или они будут мыслить широко? Отсюда я прихожу к несложной идее . Есть три института познания мира: наука, искусство и религия. Три института. Образованный человек должен понимать, как эти институты устроены, на каком языке они говорят. В последние 200–300 лет наука вытеснила религию. Еще раз, чтоб меня правильно поняли зрители... Я даже не говорю о том, что нужен Закон Божий в школе, или наоборот, если мусульманская школа...
– Вы говорите о научном осмыслении, академическом осмыслении религии как способа познания мира...
– Конечно.
– ...у которого свой язык, свои методы и цели.
– Конечно. Самая лучшая научная книга на эту тему написана социологом Дюркгеймом уже больше 100 лет назад: это «Элементарные формы религиозной жизни». Я даже не знаю, был ли он верующим, Эмиль Дюркгейм, но книга великолепна. Она рассказывает о том, как религия лежит в основе жизни общества, что древнего австралийского, что современного, потому что идеи те же самые. Почему же мы школьникам и студентам об этом не рассказываем?
«Мы не можем в университете привить человеку совесть или какие–то моральные качества, но мы можем постараться их развить»
– У Дюркгейма, конечно, очень широкое понимание религии, но не будем сейчас про него. Константин Ильич, а насколько тяжелое положение чиновника, которое вы сейчас занимаете, позволяет заниматься тем, о чем мы начали говорить: философией образования? И должны ли чиновники в Министерстве образования и науки заниматься философией образования? Или задача министерства – в большей степени решать прикладные вещи, без которых не будет крутиться это?
– Я могу говорить не только о тех задачах, которые ставит перед нами наше руководство, правительство России, но и о тех, которые, наверное, каждый сам перед собой должен ставить. В этом смысле, кажется, любой чиновник должен думать.
– Хорошая фраза. Я думаю, что фраза дня прозвучала.
– И думать о будущем тоже. При этом в Министерстве науки и образования уж тем более должны думать о будущем, потому что речь идет, может быть, не о таком отдаленном будущем, но о времени, когда наши дети, которые сейчас получат образование, окончат университеты, будут определять реальность, в которой будет существовать наша страна. Но есть и другой блок задач. Вы верно его подметили. Это обеспечение текущего функционирования образовательной системы, обеспечение интересов наших граждан. Поставим себя на место любого родителя, думающего о судьбе своего ребенка, которому нужно сейчас поступать в университет. О чем он думает? Что он должен получить образование, найти нормальную работу, вырасти приличным, достойным человеком. Исходя из этих соображений, обеспечивая интересы людей, мы должны обеспечить качество образования, соответствующее запросам рынка труда, мы должны реализовать воспитательную функцию. Мы не можем в университете привить человеку совесть или какие–то моральные качества, но мы можем постараться их развить. Это тоже важная задача высшего образования. И вот поиск баланса между визионерскими устремлениями и решением задач сегодняшнего дня – в этом по большому счету и состоит та реальность, в которой живет министерство.
«Если уж старый мир прекращает существование, ну давайте мы замахнемся на создание нового мира на века»
– Насчет баланса я согласен, но мне кажется, что настолько велик дисбаланс... Когда одноклассница моей старшей дочери, восьмиклассница, говорит: «Мне литература не нужна, мне нужны математика и русский: я буду управлять папиным бизнесом»... Ей 14 лет. ...это приговор нам с вами, друзья. Мы их привели в точку, где в 14 лет ребенок уже считает так. Валерий Александрович, те замечательные вещи, о которых вы пишете... Как их реализовывать? Это ведь серьезная перебалансировка всего.
– Насчет баланса я тоже согласен, но что у нас на чаше весов? Я хочу вспомнить другого классика, Яна Коменского. Это великий Ян Коменский придумал и создал школу, уроки, классы, которые существуют до сих пор, три с лишним века. Это великий человек, который изобрел школу. Так вот Коменский писал о цели образования: «Образование должно готовить человека к жизни вечной». Я не призываю перевести образование в эту форму, не знаю, чтоб монахи учили детей, но каков масштаб! Масштаб каков, понимаете? И я отвечаю...
– Это не управление папиным бизнесом.
– Именно поэтому 350 лет существует школа, которую создал Коменский: он ставил перед собой грандиозные цели. Нам не хватает масштаба. И уж если... В чем мой пафос? Если уж старый мир прекращает существование, ну давайте мы замахнемся на создание нового мира на века, чтоб он был крепкий, справедливый и умный.
– Знаете, я вспоминаю еще более древние вещи, когда зарождались многие реалии, связанные с образованием. Это греки, которые, как известно, не только не знали, что они древние, но и не имели слова «культура», у них было слово «пайдейя». Мы его можем перевести и как «образование», и как «воспитание», и как «культура». Что такое пайдейя? Это идеал, к которому мы стремимся, которого хотим достичь. Это воспитание древнего грека. Это вершина, на которую нужно взойти. И вот мне кажется, что прагматизация образования сегодня привела к существенному дисбалансу. Вы правильно говорите о родителях. А действительно ли мы должны ориентироваться на их пожелания?
– И на работодателя. Тоже вопрос.
– Игнорировать их мы не можем.
– Не можем.
– Да. Но я как раз об этом и говорю. Мы должны учитывать интересы тех, кто живет сегодня, и думать о будущем, о тех, кто будет жить завтра, думать о нашей стране через 20, 30, 50, 100 лет. Насчет управления папиным бизнесом... Это же не примета сегодняшнего дня. «Извозчик довезет куда угодно» – это что? Это что–то другое? В принципе, то же самое. Недоросли, которые считают, что им все дано, когда не хватает какого–то семейного воспитания, не хватает привития с самого начала... Не только в школе, тем более уже не в университете, а именно в семье. ...ценности знания как такового, знания как элемента культуры, и, если угодно, наоборот: культуры как элемента представления о мире, мировоззрения. Разве только образование должно готовить к жизни вечной? Мне кажется, не только.
– Ну, семья, школа, церковь – три таких в этом смысле, наверное... И это не альтернативные способы воспитания. Они должны вместе составлять, наверное.
– Конечно. И потом, если мы вспомним хорошо образованных людей и недавнего прошлого, и царской России, и на наших современников посмотрим, хорошо образованные люди – они не набором навыков и компетенций обладают. Это нечто намного большее. Конечно, образование, высшее образование, ни вчера, ни сегодня, ни завтра не должно и не может сводиться к получению какого–то набора навыков и компетенций. Это не... не ремесленное училище.
– Как приятно слышать это из ваших уст!
– Благодарю вас. Кто–то говорит по–другому?
– Мне кажется, много лет заполняя каждый раз формы, каким навыкам и компетенциям я должен научить студентов, я слышал иное.
– По поводу компетенций. У меня в статье есть... Я люблю рассуждения Гейзенберга, великого физика. Он сказал, что в разговоре с Бором или с Паули, другими физиками...
– Неплохие собеседники.
– Это были великие люди, физики . Это расцвет физики ХХ века. ...он сказал: «Мы только тогда поняли, как устроен микромир, когда стали обсуждать его, говорить о нем на языке образов и символов». Конечно, формулы при этом не отменяются, эксперимент при этом не отменяется, но образы и символы – это, вообще–то, язык искусства и религии в том числе. Только цельность, о чем и говорит Константин Ильич, позволяет постичь истину.
«Я не призываю вычеркнуть теорему Пифагора, но от чего–то придется избавляться»
– А как вы предлагаете практически?.. Как мы должны прийти к реализации этого переосмысления образования?
– Первый шаг?
– Да.
– Надо взять школьную программу с 1–го по 11–й класс...
– Да.
– ...проанализировать ее и, поскольку нужно добавлять искусство и религию, вычеркнуть все, что мы посчитаем лишним. Второй шаг. Искусство. А как учить искусству? Вот я недавно читал интервью лектора МИФИ. Он очень гордится, что у них есть великолепный академический хор. Ну, там вряд ли больше ста человек. Ну, не знаю, двести. Как учить искусству? Еще более сложный вопрос: а как рассказывать о религии? Ведь то, что я вижу сегодня, – это не то, что, как мне интуитивно представляется, должно быть в школе или в вузе.
– Слава богу, что это есть. А в вузе ничего нет особо.
– Значит, надо добавить. Понимаете... Я учился на физтехе. Это великолепный был университет. Конечно, на мой взгляд, там не хватало гуманитарной составляющей образования.
– Конечно. Обязательно для высшего образования.
– Надо попробовать решительно в качестве первого шага предъявить иную программу школьного образования. Просто по часам. Я вот обнаружил, когда занялся этой темой... Скажем, в школьном курсе зарубежной литературы вся литература – западная . Но есть, вообще–то, Китай, Япония, есть арабский мир.
– С богатейшей литературной традицией.
– Специалисты считают, что поэзия достигла вершины именно в арабском мире веке в XIII. И круче поэзии... Я не разбираюсь, это говорят специалисты. ...нет.
– Тут сложно шкалу предложить.
– Сложно, но тем не менее. А почему наши дети не знают об этих вершинах? Надо, чтоб каждый образованный человек знал о вершинах. Вот вершина живописи, вот вершина поэзии. Поэзия бывает такая, а бывает другая. Конечно, придется освобождать... Я не призываю вычеркнуть теорему Пифагора, но от чего–то придется избавляться. И кто–то должен сделать этот решительный шаг. Я готов вместе с вами.
– Ну, мы, как люди безответственные...
– Именно поэтому.
– Вот я недавно беседовал с одним другом. Он говорит: «Самый важный учитель – это тот, кто с ребенком в детском саду. Началка – еще да, а потом уже поздно. И когда они к тебе в университет приходят, уже есть такие пробелы... Если они есть, то сделать ничего нельзя». И он абсолютно прав. Мне кажется, что с этой точки зрения и престиж профессии... Это должна быть другая пирамида. Или я не прав?
– Когда мы вспоминаем своих учителей, те, кому посчастливилось иметь хороших учителей, учиться в университете и, может быть, дальше... Конечно, мы вспоминаем своих научных руководителей в одном ряду с первым школьным учителем, со школьными учителями. Всему свое время. То, что человек может воспринять в раннем детстве, конечно, отличается от того, в чем он нуждается и что он впитывает в 18–20 лет.
– Безусловно. Не поспоришь. Валерий Александрович, а вы что думаете по поводу акцента, если угодно, на учителях младших классов?
– Я думаю, что все возрасты важны и важно правильным образом распределить нагрузку по этим возрастам. Я знаю, что сейчас в 4–м классе преподают какой–то религиозный предмет: то ли историю религии, то ли еще что.
– Это основы религиозной культуры и светской этики.
– Не уверен, что в 4–м классе ребенок может это понять. Может, и надо что–то рассказывать, но понимание возникает позднее. Поскольку я считаю, что религиозная тема должна присутствовать все 11 лет... Ведь а дальше что? В 4–м классе рассказывают, а потом забывают об этом? Это неправильно.
– То, что должна присутствовать, соглашусь. Мне кажется, что в любом возрасте можно говорить, вопрос – как говорить? Еще один поворот хочу предложить. Наш разговор, казалось бы, такой очевидный: что образование – это важно, что это про будущее. Но он на самом деле далеко не очевиден сегодня. Почему? Потому что даже на уровне министерств мы говорим: есть силовой блок, экономический блок – и это все правильно. Но мне кажется, если мы говорим на длину, если мы говорим о стратегии, то два главных министерства в современной структуре правительства – это просвещения и образования и науки, потому что они занимаются той сферой, которая определяет все вплоть до того, вырастет ли у нас пшеница, полетят ли ракеты, будут ли созданы полупроводники. Вообще, какой будет страна через 50, 100, 150 лет. И мне кажется, что при всем том, что это порой декларируется, глубинного осознания, что это чрезвычайно важно... Простите, не знаю, сейчас модно или не модно Бисмарка цитировать, что войны выигрывают не генералы, а школьные учителя и приходские священники. Ничего не поменялось.
– И другая расхожая байка: что президент Кеннеди, когда СССР запустил спутник , сказал: «Мы, Америка, отстаем, потому что в СССР лучшая школа. И надо срочно догонять уровни школьного образования». Тоже расхожая байка. Только то, о чем вы говорите, зависит не от бюрократии, а от общества, от интеллектуалов, от медиасреды. В первую очередь надо создавать эту другую среду интеллектуальную, где варились бы эти идеи. Бюрократия находится слишком жестко в процессе, в текучке.
– И ничего не сделаешь, надо…
«Массовизация высшего образования – общемировая проблема»
– Ну это так. Так устроена жизнь. Нужны внешние воздействия. И та функция, о которой вы говорите, в первую очередь – функция общества. А в этом отношении как раз общество слабо. Мало энергии в этой части, оно не предлагает новых идей. Если нет энергии, новое не пробивается. Вот мы обсуждаем мою статью.
– Да.
– И представляется, что такого рода заходы должны вызывать несколько больший резонанс. Несколько большее количество людей должно спорить, обвинять меня, говорить, куда же я поповщину опять в школу тащу! И так далее. Где? Этого же нет.
– Ну вот, мы собрались.
– Я как раз сижу и хвалю статью Валерия Александровича именно за это. За то, что она будит мысль. Вы очень правы в том, что и в рамках бюрократии, в рамках структуры правительства эту ответственность, этот взгляд в будущее тоже нужно делить. Поэтому, когда, например, мы распределяем бюджетные места – по направлениям подготовки, по специальностям, по регионам, по университетам, – мы же думаем о будущем. Хотя бы на среднесрочную перспективу, но думаем.
– Планируем, конечно.
– Вот бюджетные места: это люди поступят через год на эти специальности, через 4, 5, 6 лет окончат университет, выйдут на рынок труда. Кто скажет, кто будет востребован через 4, 5, 6 лет? И здесь мы обращаемся и к коллегам по правительству, и к общественным организациям, чтобы вместе подумать о будущем и решить, кто нужен будет в промышленности, кто в юридических специальностях, кто в истории, филологии, в музейном деле. Это дело общее. И согласен с тем, что это вопрос общества, и нам, министерству, очень важен этот диалог с обществом. А у нас что произошло? Не так давно, буквально сейчас, на наших глазах, лет 20, у нас высшее образование стало практически всеобщим. Осознали ли мы в полной мере то, к чему привел этот переход? Ведь когда оно было даже не элитным, а предназначалось для тех, кто в нем действительно нуждался , тогда мы все–таки получали на выходе хорошо образованных людей. Ну так, в идеале – кто учился хорошо.
– О которых говорили: «Это люди с высшим образованием». Это был признак качества.
– Да. И это далеко не только навыки, компетенции и умение что–то сделать. Это умение поддержать разговор по широкому кругу вопросов.
– И понимать, когда тебя дурят, даже в теме, в которой ты не специалист.
– Конечно. И по–хорошему, гуманитарии должны владеть минимальным математическим аппаратом, а люди, окончившие инженерно–технические, естественно–научные специальности, разбираться... Я вспомнил Жореса Ивановича Алферова. Я помню, насколько он квалифицированно и со знанием дела рассуждал о проблемах разницы между календарями григорианским и юлианским. Это специальная историческая дисциплина – хронология, не самый простой в объяснении момент. И насколько он ясно, точно мог изложить суть вопроса, как далеко не каждый историк сможет. Вот это образование. А когда оно у нас стало де–факто всеобщим, то произошли изменения и в самом образовании, и в отношении общества к нему. Как раз эти изменения в том числе и вызывают к жизни размышления Валерия Александровича.
– Массовизация высшего образования – общемировая проблема. Я хочу вернуться, Валерий Александрович, к тому, что вы сказали и Константин Ильич поддержал. Отношение общества. А что с этим делать? Потому что можно возложить всю вину на общество, но есть понятие картины мира. Из картины мира, в которой мы рождаемся, выпрыгнуть пока особо никому не удавалось, если ты не Леонардо да Винчи. Как менять эту ситуацию? Что мы должны делать? Хорошо, мы поговорили. Мы можем записать еще много подкастов, и мы будем это делать и будем бить в эту стену. Но что еще можно сделать? Не знаю... Снимать фильмы. Уже неактуальны поколения, для которых «Большая перемена» была культовым фильмом.
– Во–первых, надо с уважением отнестись к молодому поколению. Принято последнее время считать, что бОльшая часть молодых людей и девушек – идиоты, что они ничего, кроме картинок, TikTok и коротких роликов в YouTube не понимают. Мне кажется, это ошибка. Одним из следствий такого ошибочного отношения к молодому поколению является упрощение программ. «Давайте мы на картинках...»
– «Они перегруженные, ничего не поймут».
– Они не перегруженные. «...на картинках что–нибудь объясним. Глядишь, они что–нибудь запомнят». Это неправильно. Если мы будем относиться к ним с уважением и исходить из того, что они не идиоты, а в состоянии освоить трудный материал, то может измениться по некоторым направлениям качество разговора с молодежью. Это первое. Второе. Мы давно еще проводили исследование. Ведущие директора школ и, как мы их называли, квалифицированные родители. Каков спрос квалифицированных родителей на образование? Я хорошо запомнил , что они сказали: «Нам английский язык не так важен. Мы деньги заплатим, и наши дети на курсах выучат английский язык. Нам русский язык важен и русская литература важна. Потому что мы понимаем, что это основа идентичности – русский язык и русская литература. Вот этому, пожалуйста, учите наших детей». Дальше. А образ героя – он какой? Что такое герой? Понятно, что тут я подставляюсь под критику: непонятно, как создавать героя, так как у нас сейчас одни фрики. А где литература? Где пьесы? Где театральные постановки новые? Где стихи? Я недавно читал стихи Симонова о Великой Отечественной войне. Это очень жесткие стихи, особенно стихи 1941–1942 годов.
– А проза, простите? А «Волоколамское шоссе» Бека?
– Да, да. С середины 1980 годов, все 1990–е и еще часть нулевых идеология была выстроена так, что внушалось всем, что страна наша какая–то вторичная. Она какая–то отстойная, говоря старым молодежным языком. «Есть какие–то лидеры мира, а мы никак их не догоним. Вот нам бы их догнать – и будет все хорошо». Это глубоко порочная идея.
– Абсолютно.
– Она пронизала общественную среду, и мы потеряли смелость, мы потеряли веру в собственную правоту и в собственную силу. Вот о чем надо говорить.
– Я хотел бы, поддерживая разговор о роли общества, сказать о том, что... Вот я чиновник не так давно: последние несколько лет я был председателем правления Российского исторического общества и действовал... не могу сказать «с другой стороны», но со стороны общества. И мы старались выстроить диалог с органами власти в том числе, и с Министерством науки и высшего образования. И вот результат этого диалога: министерством было принято решение по увеличению объема преподавания истории на всех направлениях подготовки, на всех специальностях до 144 часов. И самое главное – приведение по всей стране к единообразному содержанию, чтобы каждый человек, получающий в РФ высшее образование, получил бы минимальный объем исторических знаний. Что же это, как не результат общественной работы? На мой взгляд, она должна быть конструктивной...
– Вас интегрировали и потом сказали: «Реализуйте».
– ...профессиональной. Теперь министерством принято решение тоже на всех направлениях подготовки ввести курс «Основы российской государственности». Это курс о России, о ее цивилизации, курс о ценностях. Поэтому мы не стоим на месте, мы меняемся, нам очень нужен диалог с обществом. Валерий Александрович, я вас уверяю, я полностью поддерживаю ваш тезис о том, что сегодня среди молодых людей очень много людей умных, ищущих, талантливых. И те ребята, которые сейчас учатся в том же физтехе и в других наших вузах высшей лиги, – это наше будущее. Из них вырастают действительно образованные в самом высоком, в самом нравственном смысле слова люди. Наша задача – задача министерства – вместе с обществом стараться подтягивать отрасль под эти высокие, лучшие образцы, а не принижать, наоборот, равняя по средней линии.
«Дело не в компьютерах, а в том, какие задачи решаются на этих компьютерах, если это TikTok – это путь к гибели»
– О чем еще я хочу кратко поговорить. Понятно, цифровизация, информационные технологии – никуда мы от этого не денемся. Плюсы, минусы, опасности, Валерий Александрович? Именно применительно к образованию.
– Если отбросить дикую идею о том, что очень скоро не потребуются живые преподаватели и живое общение, а вся молодежь будет смотреть по телевизору лекции каких–то великих ученых, то в цифровизации нет никаких особенностей, рисков. Почему нет? Безусловно, человек может стать образованным только в живом общении. Безусловно. По–другому никак не может быть. Начиная с Платона и его школы: ходили среди олив и о чем–то беседовали. И все они становились высокообразованными людьми. Без учителя нельзя обойтись.
– Нельзя.
– Это невозможно. Другое дело, что компьютеры... Я, вообще, окончил факультет управления прикладной математики, я в курсе, зачем нужны компьютеры.
– Вы знаете за компьютеры.
– У в нас лаборатории – я работал в ЦКБ «Алмаз», где С–300, эти дела , – был компьютер персональный. Настоящий персональный первый компьютер с памятью 256 килобайт... Килобайт! Я акцент на этом делаю. И наша лаборатория вчерне разрабатывала «Звездные войны». Тогда была концепция – вы, наверное, помните...
– Да.
– Противоракетное оружие.
– Ядерный зонтик...
– А мы разрабатывали лазерное ядерное оружие. И нам этого компьютера хватало. Мы решали сложнейшие задачи на нем, нам было интересно, мы горели всем этим. Так вот, дело не в компьютерах, а в том, какие задачи решаются на этих компьютерах. Если это TikTok, конечно, это путь к гибели. А если решаются полезные, интересные, важные задачи – кино снимается, музыка пишется , – это хорошо, радоваться надо.
– Краешек этой огромной темы затрону. Встречался на днях со студентами Московского государственного лингвистического университета, и говорили как раз о том, что уже сейчас мы наводим телефон на любую надпись, программа ее распознает и выдает перевод на любой язык мира. Пройдет совсем немного времени – в ухо вставили наушник, сели напротив китайского друга, японского – кого угодно – и общаемся. Нужен будет синхронный перевод? Куда пойдут эти специалисты? Нужно ли учить чужие языки? Мне кажется, что, конкретно применительно к этому случаю, изучение другого языка не только дает человеку практическое применение, а оно обогащает его, дает возможность познать другую культуру, другую историю, другой в чем–то мир. И в этом смысле делает человека более приспособленным к изменяющимся обстоятельствам. Такой человек, даже если нужно будет меньше синхронных переводчиков, в жизни не пропадет. Поэтому я думаю, что независимо от того, какие информационные технологии и технологии, связанные с искусством и интеллектом, будут дальше использоваться в образовании , ценность самого образования никуда не денется. Хотя бы потому, что хорошо образованному человеку гораздо интереснее жить. Не всегда лучше, потому что во многих знаниях многие печали, но точно интереснее.
– И тогда последний вопрос. Резюмируя то, что мы сегодня пытались сказать, собираясь с мыслями, учитель будущего (или учитель настоящего, смотрящий в будущее) – кто он и что самое главное?
– Главное – хорошо знать свое дело, любить его и любить тех, кого ты учишь, чтобы сеять разумное, доброе, вечное.
– Валерий Александрович?
– Дочь моя младшая училась в очень хорошей школе. Частная школа, но без понтов, очень хорошая, где правильно... Полгода изучали, например, в 8–м классе «Евгения Онегина» – чтобы каждую строчку понять.
– Шикарно. С лотмановскими, надеюсь, комментариями.
– Серьезно все, да. Мы во втором классе ее туда устроили. Я иногда отвозил Катерину в школу, и нас встречала учительница младших классов, и у нее всегда на лице светилась улыбка. Она добротой и радостью встречала детей в 8 утра. Я был еле... Ну понимаете, 8 утра. И я приезжал туда, и эта радость передавалась мне. Вот такие должны быть учителя.
– Я вспомнил, у Тимофеева–Ресовского, нашего выдающегося ученого–генетика, в дневнике воспоминаний есть запись. Он пишет про свою гимназию: «Мы были класс очень шебутной, и нашему учителю доставалось. Но мы понимали, что мы не можем его обидеть». Мне кажется, когда учитель выстраивает отношения так, что ученики понимают, что не могут его обидеть, это настоящий учитель. Спасибо, друзья. Что–то мы успели проговорить. Мне было очень интересно, я благодарен.